– Господин Лимбах, меня зовут Анри Дюваль, я ваш психолог, здравствуйте...
Часов много. Настенные, напольные, с маятниками, без маятников, с двумя-тремя-десятью стрелками, тикающие, бесшумные, самых разных цветов, форм, размеров... От них в комнате – их нет в комнате, поэтому? – становится тесно и душно. Грудь сдавливает – предчувствием, пониманием...
Я знаю, что если прокрутить стрелки назад – все эти стрелки – можно вернуть назад время. Почему нет? Это логично.
Я оборачиваю стрелки – сколько кругов в аду? – я нарушаю и создаю заново причинно-следственные связи, я направляю вспять свои реки, и горы крошатся, превращаясь в пески пустынь, pereat mundus, какое мне дело? Жизнь – это просто набор кадров.
Оборот.
Токио похож на муравейник. Мне здесь не нравится.
Оборот.
У моего любовника складка на рукаве белоснежной рубашки.
Оборот.
– Слушай, спи уже, позвонит он, сам позвонит, дай человеку отпраздновать выпуск...
Оборот, оборот, оборот... стоп.
Южная ночь черна и бархатна. Луны нет, но звезд на небе столько, что светло даже от них. Океан дремлет у ног, как огромный уставший зверь. Пахнет солью, свежестью, июлем.
– Кем ты хочешь стать, когда вырастешь, старший?
Эмиль красив тонкой, немного девчоночьей красотой – волосы цвета темного золота, глаза ясные, синие, и взгляд такой, что кажется, будто точеные губы вот-вот тронет улыбка. Эмиль валяется на прибрежном песке рядом со мной, болтает ногами, смотрит на воду.
– Давай, мы будем искать сокровища? – предлагает, не дожидаясь моего ответа. – Затонувшие, знаешь, как в кино. Будем нырять и находить греческие амфоры с оливковым маслом и вином. Или древние свитки с заклинаниями и алхимическими формулами! Давай?
Я треплю ему волосы и улыбаюсь, я люблю его так глубоко и отчаянно, как только можно любить – брата – как сорок тысяч братьев любить не могут – он смеется:
– Старший! Звезда упала! Я желание загадал! Про амфоры и свитки!
И, повинуясь неосторожному слову (движению, выдоху), звезды падают с неба. Амфоры раскалываются под их бритвенно-острыми боками, моря высыхают, свитки рассыпаются в пыль, ах, мой милый Августин, alles ist hin, и нет больше ни вин, ни масел, ни заклинаний, ни формул, и времена года – белый, зеленый, красный, желтый, белый – закручиваются в водоворот, меня мутит, и цветов тоже больше нет, есть только муть и серые тени...
...– Герберт. Проснитесь, пожалуйста. Вы кричали во сне.
Я рефлекторно стряхиваю руку Анри со своего плеча. Механические часы на его запястье от движения посверкивают циферблатом, будто подмигивая.
Один. Этот круг – один. Он просто закольцован.